О чем рассказал необычный крест в Рожковке (Брестская область)?

В церковном дворе, вплотную к ограде, что окаймляет Рожковский храм, – металлический крест, будто выросший из высокого камня. Укрытые давним покрывалом времени, он и камень стали едины. По ком скорбит этот крест с глубоким православным содержанием? Кто поставил его здесь на долгую память?

Историю этого креста недавно поведала мне внучка того самого селянина, который установил его здесь, врастив в землю основу – камень. Так дед Нины Ивановны Полюх надеялся унять боль, что всю жизнь жгла его душу по умершим в беженстве родителям – Платоне и Агафье Парафенюках.

«Забытая» война

…Первая мировая, охватившая 38 государств с общим числом мобилизованных 73 млн. человек, довольно противоречиво описана историками. Одной из ее целей считается развал Российской империи. Эта война пришла на белорусские земли, тогда окраину империи, в августе 1915-го, когда германские и авст­ро-венгерские войска попытались захватить Брест-Литовскую крепость. Территорию современной Беларуси полностью пересекал Западный фронт, собравший полтора миллиона вою­ющих. Вражеская армия с осени 1915-го и до ноября 1918-го так и не смогла прорвать его и дойти хо­тя бы до Минска. Но половина Беларуси оказалась под германс­кой оккупацией, половина была прифронтовой зоной. От эпидемий и голода тогда погибли 60 тыс. мирных жителей. И первые белорусские деревни были сож­жены оккупантами не в 1941-м, а в 1915-м.

Огромной трагедией для нашего народа стало беженство – уход жителей западных провинций в тыл, в глубь России, когда империя понесла тяжелые потери и началось отступление войск из Польши. Нет точной цифры белорусских беженцев Первой мировой – в разных источниках называют от 1,5 до 2 млн. человек. Обочины дорог, по которым шли их обозы, везли людей товарняки, усеяны могилами умерших от истощения и болезней.

В одном из таких обозов, в направлении к Могилеву, шли и селяне нашей Рожковки. Дорожные мучения, недоедание, антисанитария вершили свое дело – людей косили болезни, в т. ч. брюшной тиф…

Нина Ивановна Полюх хорошо помнит рассказы деда Степана, которого не стало в 1984-м и которому к началу Первой мировой было 16 лет, а его брату Федору – 14, еще два их брата в это время служили в царской армии.Подробно рассказывал, как выезжали в неизвестность из Рожковки в жниво, со слезами расставаясь с новой хатой, построенной три года назад, как боялись перегрузить воз, жалея лошадь, а потому взяли в дорогу лишь самое нужное. Как ни экономили продукты, но голод в пу­ти догнал их. Осень застала в бес­конечной дороге, и все больше больных было рядом.

Помнил, как заболели тифом отец и мать, как метались, сгорали без всякой помощи в предсмертной агонии. Умерли в один день недалеко от Бобруйска. Там односельчане похоронили их – рядом с дорогой. Безымянные могилы вдоль нее множились вслед за обозом, в котором продолжили свой путь двое осиротевших мальчишек… На железнодорожной станции в Могилеве серая толпа внесла их в товарняк, и с долгими остановками, пересадками через недели три прибыли они в Симбирскую губернию.
Разместили их в большом се­ле, не очень-то спрашивая у хозяев домов, желают ли принять постояльцев.

– Там тоже терпели и голод, и холод. Легче стало, когда Степана взяли на работу в местную больницу. Там он топил печки и чис­тил двор от снега, утром записывал в очередь пришедших на прием к доктору. Семь человек хотели на это место, но взяли его, ибо почерк у Степана был идеальный, – вспоминает рассказ де­да Нина Ивановна. – А при больнице была пекарня, в которой работали беженки. Они и подкармливали его иногда пригорелым хлебом или отслоившейся горбушкой. А Степан еще и с братом делился, да и зарплату какую-то получал… Самым страшным воспоминанием тех дней на чужбине была чесотка, от которой те­ла их покрылись струпьями, как коркой, расчесывали их снова и снова до крови… О таких страданиях как-то узнала подруга их умершей матери. Эта беженка жи­ла в соседнем селе и через людей передала им, чтобы пришли к ней. Как только появились они во дворе, сняла с них одежду и – в котел с кипящей водой над очагом, а Степана с Федором заставила лезть в жаркую печь, еще и заслонкой прикрыла. Как ни завывали они там от жара, она лишь просила: «Потэрпитэ, дытки, так трэба». После обмыла их с травяным отваром, смазала ка­кой-то мазью. Дед Степан до самой смерти поминал ее во всех своих молитвах…

Дорога назад

А возвращение домой для них начиналось в 1921-м. К этому времени знали уже о Брестском ми­ре, о том, что дома новая власть – польс­кая. Но больше всего переживали: уцелела ли новая хата, построенная покойным отцом? Обратный путь в Рожковку был то­же мучительным: забитые людьми вокзалы и товарняки, перегруженная железная дорога, долгие ожидания, болезни, скудная еда… Страдания окупились радостью дома: хата уцелела, жившие в ней евреи успели выехать. Вся надежда братьев была теперь на полос­ку земли, уже заросшую бурьяном. Детьми помогали от­цу, а потому знали, что надо делать, чтобы выжить.

У Степана и мысли не было, что можно жить по-другому, без отцовской земли, а Федор договорился с другом из Головчиц о том, что вместе уедут в Америку, где жизнь, мол, куда легче и лучше. Друг неожиданно передумал ехать, а Федор – нет. Сколько ни уговаривал его Степан остаться дома, не согласился. Последнюю ночь перед отъездом не спали, а на зорьке запряг коня и повез брата на станцию Высоко-Литовск, откуда он должен быть уехать в Варшаву. Всю дорогу до станции оба плакали, зная, что никогда больше не увидятся. Это был 1924 год… Из Аргентины получили от Федора несколько писем, в одном из них он писал, что купили с компаньоном автобус, возили людей, но тот его обманул, и он разорился. Позже связь с Федором совсем потерялась.

С Рожковкой больше не расставался

К счастью, домой вернулся старший брат Яков (Иван после революции остался в Питере). С ним Степан по-честному разделил родительский дом: отрезали половину хаты, и это дерево пошло на постройку дома рядом – дома Якова. Тяжело работали на земле, как-то обживались после всех потрясений, не зная, что впереди снова ждет война….

– Дед Степан был глубоко верующим человеком, – рассказывает Нина Ивановна. – Рожковцы ходили в церковь на Белую. Но когда фашисты сожгли ее, люди решили, что надо в своей деревне построить храм. Да, церковь в Рожковке – единственная в Беларуси, построенная во время Великой Отечественной. Сельчане за свои деньги купили строение в Топилах, разобрали, перевезли, началась стройка, и когда в 1942-м они стояли над расстрельной ямой, храм был недостроен. Но после спасения от смерти рожковцы завершили строительст­во церкви в том же году.

По причине возраста дед не был приз­ван на фронт после освобождения нашего района Красной Ар­мией в 1944-м, а зять его, мой отец, – воевал. Вернулся домой лишь в 1946-м.
Со своей малой родиной дед Степан никогда больше не расставался. Разве что на работу из Рожковки добирался в Каменец (до Дмитрович пешком, дальше – автобусом), наотрез отказавшись вступать в колхоз. Членом коллективного хозяйства стала его супруга. Он же работал плотником в коммунхозе.

Не давали ему покоя мысли о том, что где-то на Могилевщине зарастает быльем у дороги общая могилка его родителей. И родилась задумка поставить крест в память о них в их родной деревне. Лет шестьдесят назад кресть­янская обстоятельность воплотилась в камне и металле.

Они, неживые, напоминают обо всех, кто не вернулся в родные места, не пережил разруху и страдания, вызванные войнами. Рядом с этим крестом у церковной ограды – еще один символический крест, поставленный семьей Мушинских из Мшанок: в огне Великой Отечественной без вести пропал их сын…Общие боль и скорбь по оборванным жизням невинных людей. Потомкам не оставлены даже названия мест, что стали их последним пристанищем.

Кресты и обелиски напоминают нам, как хрупок мир на земле…