Николай Власюк: «За 30 лет до Чикаго Брест был разбит на стрит и авеню»

В декабре уходящего года на полках белорусских библиотек появилась новая книга брестского архитектора-реставратора и специалиста-краеведа, старшего преподавателя кафедры архитектуры Брестского технического университета Николая Николаевича Власюка «113Д000743. Бедекеръ». Это уже третий труд автора об истории и архитектуре Бреста. До этого Николай Николаевич был известен в кругах любителей истории города как автор фундаментальных книг «Историческая топонимия Кобринского фортштадта крепости Брест-Литовск ХIХ-ХХI веков и нынешних городских земель» и «Крепость Брест-Литовск: металл в архитектуре», пишет Вечерний Брест.

Брест был крепостью с XI века

Николай Николаевич, Ваша последняя книга посвящена светлой памяти родителей. Расскажите же о Вашей семье, о своих корнях. Что-нибудь предрасполагало, что Вы станете архитектором, да еще и исследователем-краеведом?

— Предки мои — коренные полешуки, родом из-под Бельска (он раньше входил в Гродненскую губернию), в ХIХ веке именовались боярами. Конечно, не в том понимании, как классические московские бояре ХV века. В материалах Виленской археографической комиссии, например, приводится опись имущества типичного боярина ХIХ века: «конь добрый, кобыла старая, две овцы» — скорее это были небогатые, но свободные служилые люди типа казаков.

Мои отец и мама – оба железнодорожники, притом потомственные. Мама родом из-под Каменца из деревни Тростяница. Отец из Высокого, окончил ремесленное училище, затем техникум, прошел путь от простого слесаря и осмотрщика вагонов до старшего мастера. Железной дороге посвятила себя и вся родня — тетки и дядьки, брат.

А я вот, отслужив в армии на Черноморском флоте, поступил на архитектуру. На момент окончания института у меня уже было двое детей, и я сразу же начал работать: сперва инженером-строителем в информационно-вычислительном центре, потом инспектором по охране памятников истории и культуры Брестской области, затем архитектором в «Брестгражданпроекте». И наконец, был принят старшим архитектором в только что созданный брестский филиал института «Белспецпроектреставрация», с которым сотрудничаю и сейчас в качестве архитектора и научного руководителя.

На каком же жизненном повороте Вы стали исследователем истории города? Правы те, кто говорил, что какую бы науку человек не изучал, рано или поздно он приходит к истории и философии. Сегодня Вы автор весьма убедительной концепции понимания развития Бреста через историю его крепости. И все Ваши книги так или иначе связаны с ней.

— Да, история родного края интересовала меня еще со студенческой скамьи. И как практик, постоянно работая с терминами, я не мог не видеть, что среди специалистов по истории Бреста априори сложилась не совсем верная концепция крепости. В свою очередь архитектурное понимание исторического центра города – не вполне корректно с исторической точки зрения. Брест нельзя рассматривать по меркам всех остальных городов. По сути, Брест всегда был крепостью. И не только в ХIХ веке, а с ХI века, как минимум!

Возьмем знаменитый музей «Берестье». Экскурсоводы до сих пор повторяют, будто отсюда начинался Брест. Но все-таки не отсюда он начинался, а с центрального острова Цитадели. У знаменитой книги академика Петра Федоровича Лысенко «Открытие Берестья» — два издания. В первом он высказал мысль, будто открытый им фрагмент древнего поселения – это и есть город, а во втором издании исправил это ошибочное мнение, подтвердив, что первый город, сердце Бреста, находился на территории Цитадели, где сегодня у нас находятся монументы «Жажда», «Мужество», «Штык». Именно здесь при раскопках была найдена древнейшая печь. А в музее «Берестье» мы видим раскопанный детинец – первую крепость Бреста времен Киевской Руси!

Когда я водила в музей своих детей, то тоже излагала им эту точку зрения. С какой бы стати древним берестейцам жить в такой тесноте — земли ведь тогда всем хватало. Поясните для читателей, что такое детинец?

— Детинец «Берестья» — это точка обороны, своеобразное бомбоубежище. В случае опасности древние берестейцы семьями, вместе со скотом укрывались в детинце. Не жили там в условиях скученности и тесноты, а всем миром, плечом к плечу, защищали от врага это огороженное укрепление, лили на голову неприятеля нечистоты и кипящее масло. Сам же город, располагавшийся на территории современной Цитадели, нагрянувшие враги, разумеется, разоряли. А потом, когда враг уходил, жители выходили и восстанавливали разрушенное хозяйство.

Позже, во время нахождения Бреста в составе Великого княжества Литовского, Брест сохраняет свой статус форпоста на западных рубежах. Если мы возьмем старые карты города, то увидим вокруг городской черты серьезные бастионные системы.

При Екатерине II возникает новая концепция – укрепленного города-крепости. Было принято решение покрыть Брест системой бастионов, чтобы при внешней угрозе жителям не надо было куда-то уходить, а можно было бы оставаться на месте и защищать город вместе с военными, каждый на своем рубеже.

Но война с Наполеоном и последующее польское восстание 1831 года привели к тому, что оборонная доктрина снова изменилась. Возникает новая концепция: крепость призваны защищать только военные, а мирное население должно находиться за территорией крепости.

Из-за больших потерь?

— Дело даже не в потерях, а в том, что в условиях войны ХIХ века вреда от неквалифицированных помощников больше, чем пользы: кто-то сеет панику, бабы и дети плачут, старики советуют. Прошло то время, когда итог противостояния решался количеством участников. Теперь на первый план выходит профессиональная подготовка. Отныне крепость призваны защищать профессиональные военные, здесь создается постоянный гарнизон. А серединную территорию города переносят на форштадты, которые тоже считаются частью крепости. То есть предполагаемого врага сначала встречает собственно крепость, затем — 1,5 км эспланады – открытой территории, предназначенной для ведения военных действий.

А уже за ней – форштадты для гражданского населения, стариков, женщин и детей. Проектировалось четыре форштадта – Забужский (сегодня это Тересполь), Белостокский (планировалось устроить на Лысой Горе, но он не реализовался), Волынский (был предназначен для населения, занимающегося преимущественно сельским хозяйством) и Кобринский, который сейчас не вполне корректно называют историческим центром Бреста. Кобринский форштадт был ограничен современными улицами Ленина (Бульварный проспект), Республиканской (проспект Мещанский), Интернациональной (улица Пивоварная) и бульваром Космонавтов (улица Слободская).

Новое слово в мировом градостроительстве

— То, что мы сегодня называем историческим центром Бреста, — это Кобринский фортштадт крепости Брест-Литовск, причем уникальный с архитектурной точки зрения!

В чем же его уникальность?

— При его строительстве впервые в истории мировой архитектуры была использована улично-бульварная система! За 30 лет до Чикаго Брест был разбит на стриты и авеню!

Что же стоит за скупым словосочетанием «улично-бульварная система»? И чем стрит отличается от авеню?

— Улично-бульварная система – это концепция города-сада! «Стрит» – это просто улица – пешеходная и транспортная. А «авеню» – бульвары со сквозными зелеными насаждениями — такие как улицы Гоголя и Мицевича. Это принципиально новое слово в мировом градостроительстве Российская империя реализовала в Бресте впервые. Даже в Петербурге такого не было! Да и нигде в мире. Чикаго повторит эту систему гораздо позже — в 1860 году. При этом во всех документах до 1915 года этот город-сад называется Кобринским форштадтом крепости Брест-Литовск!

А форты – это тоже часть города-крепости?

— Это третий этап развития крепости Брест-Литовск. Появляется нарезное оружие, эспланада уже не выдерживает и, в случае военных действий, жителей не спасает. Для безопасности гражданского населения строится кольцо фортов, первая линия обороны крепости. Вместе с фортами город-крепость занимает уже очень приличную территорию. Если мы возьмем штык Брестской крепости за центр окружности, а радиус проведем до электромеханического завода, у нас получится крепость Брест-Литовск конца ХIХ века.

Но и это еще не все! Появляется фугасное оружие – вырастает вторая линия укрепления – линия литерных фортов. Представителем этой укреплинии является форт «М» 1914-1915 гг. за администрацией Московского района. Снова построим окружность — диаметр получается уже около 17 км. Итак, в начале ХХ века Брест-Литовск – одна из крупнейших крепостей Российской империи – больше, чем Калининград! И сегодняшний Брест еще не вышел за пределы своей исторической крепости ни на севере, ни на юге. Перешагнул свои исторические границы только на востоке. Поэтому, когда мы в выходной день говорим: «поехали в крепость» — это не совсем корректно, ведь мы и сами живем в крепости!

Но теперь мы называем ее не «крепость Брест-Литовск» а просто Брестская крепость.

— Имя собственное «Брестская крепость» появилось с легкой руки писателя Сергея Смирнова. До него всегда говорили «крепость Брест-Литовск». И во время Великой Отечественной войны, и на всех военных, даже и немецких картах. Но Смирнов на это имеет полное право — ведь он спас крепость. Если бы не он, ее бы полностью разобрали и застроили.

Почему в последние годы Вы заинтересовались именно Тришином?

— Это самое интересное брестское кладбище. Я не зря процитировал в предисловии Бориса Акунина: «по-моему, во всем нашем красивом и таинственном городе нет места более красивого и более таинственного». К тому же Тришин — это часть крепости и самое старое кладбище Кобринского форштадта.

Следующая Ваша книга тоже будет о Тришине?

— Да, но она выйдет только через несколько лет. Осталось только найти спонсора, потому что самостоятельно я такую книгу не потяну. Ведь это будет двухтомник. Первый том — с такой же структурой, как и предыдущая книга, второй – цветные фотографии всех тришинских надгробий с алфавитным поименным указателем.

А то, что Вы в своих книгах придерживаетесь дореволюционной орфографии, – это позиция или эстетические предпочтения?

— Крепость ведь создавалась при старой орфографии – по ее правилам писали и Пушкин, и Чехов. Да и уничтоживший «имперскую грамматику» Ленин сам, почти до конца жизни, пользовался старой орфографией. Мне думается, книга должна быть написана на языке времени, которому посвящены ее страницы. При подготовке книги я работал в Петербургском военно-историческом архиве, в Минском и Гродненском архивах. Все документы, цитаты, кладбищенские надгробья, таблички улиц на пожелтевших фото – все они были созданы по правилам дореформенной орфографии. Я тоже проникся этим духом. Хотелось максимально придерживаться исторической правды.

Получилось очень атмосферно. И дореформенная орфография — совершенно не помеха чтению.

— Конечно, это ведь даже не церковно-славянский, а петровский шрифт ХVIII века, когда в алфавите из 44 букв кириллицы осталось уже всего 38. На одной из страниц книги я привожу цитату из Пушкина. Как можно ее переписать современной унифицированной орфографией? Просто неловко было бы перед Александром Сергеевичем.

Не надо спешить уродовать все реставрацией

В аннотации к последней книге Вы позиционируете себя как архитектор-консерватор, а не реставратор.

— Да, в этом я полностью согласен с основной идеей Венецианской хартии по консервации и реставрации памятников: реставрация – это последний шаг, когда возможность сохранить подлинник уже упущена. Памятники важно сохранять в том виде, в котором они до нас дошли. Не надо спешить уродовать их реставрацией. Сейчас вот Афинский акрополь реставрируют – шлифуют, бетонируют, чуть ли не раскрашивают. Но это будет уже не Акрополь. Я не поеду смотреть на этот новодел. Пусть бы были руины – но подлинные, их касалась рука древнего мастера. Это аутентики — мы приходим и благоговейно прикасаемся к этим древним камням. У них другое дыхание. А ехать в Грецию, чтобы увидеть евроремонт – оно того не стоит.

Стремительно разрушающееся надгробие первого директора Александровского кадетского корпуса генерала Гельмерсена, судя по всему, скоро придется уже реставрировать.

— Да, к сожалению. Еще немного, и оно исчезнет. Но пока возможно, нужно сохранять – консервировать. Ведь как говорили древние, в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Реставрация – это копия, а не воскрешение шедевра. Копия создается в иное время, из других материалов и, в конечном итоге, несет другой дух.

Кстати, отдельное спасибо президенту за то, что у нас не трогают памятников Ленину и другим советским деятелям, как это делается во многих уголках бывшего СССР, где одних идолов сносят, чтобы на их место поставить других. Хорошо ли, худо ли, но это наша история. Я считаю, что если уж памятник поставили, он должен стоять. Пусть одни плюются, другие цветы несут. Это знаки для нас, узелки на память. Уничтожим узелки – все забудем и снова наступим на те же грабли. Памятники — архив истории нашей страны под открытым небом. Это наша история, а историю вычеркнуть невозможно как ошибку молодости. Она на всю жизнь остается с нами. Снос памятников мешает нам помнить и анализировать историю. И тогда она повторяется.

У меня, как у воспитанницы истфака, вызывает уважение, что Вы употребляете слово «Белоруссия» в его исторической форме. Это позиция или дань привычке?

— Я за сохранение исторических терминов. У нас было две исконные исторические формы – «Белоруссия» и «Белая Русь». В советские годы очень редко употреблялось еще одно — «Белорусь» — как сокращенный вариант. В 90-е годы неожиданно навязывается, как единственно верное, правописание «Беларусь». На мой взгляд, это неправильно.

А как правильно звучит древнейшее название Бреста? «Берестье» или как-то иначе? Исторические споры не утихают.

— Во всех древних летописях мы читаем: «Берестий». И даже в 1588 году в преамбуле Статута ВКЛ Лев Сапега пишет: «писанъ у Берестью лѣта от нароженья Сына Божего 1588 месеца декабря, 1 дня».

Кстати, о топонимах. Современный Заречный район Бреста или Заречье — это аналог древнего почти летописного Замуховечья?

— Верно, но Заречье – более обобщенное название. Ведь свое Заречье может быть в любом городе, стоящем на реке. А вот Замуховечье – аутентичное, конкретное, относящееся лишь к Бресту. Впервые Замуховечье упоминается еще в 1566 году в описании староства Берестейского.

В преамбуле к последней книге Вы приводите еще одну мысль Бориса Акунина: «С некоторых пор я стал чувствовать, что люди, которые жили раньше нас, никуда не делись. Они остались там же, где были, просто мы с ними существуем в разных временных измерениях. Мы ходим по одним и тем же улицам, невидимые друг для друга». Вы так много занимаетесь нашим древним городом-крепостью и его Тришином. Чувствуете ли Вы присутствие рядом этих людей?

— Разумеется. Я абсолютно согласен с этими словами. Я постоянно чувствую связь с людьми крепости Брест-Литовск — на каждой улице, за каждым поворотом, у каждой ограды. Поэтому и появились на свет эти книги.