Широкополосная магистраль, словно лимб, делит район Барановичей на две части: справа, на улице Богатой (нет, это не литературное преувеличение, а реальное название) — добротные уютные коттеджи, а слева — пожившие кирпичные дома и та действительность, от которой хочется отвернуться. Игорь, 62-летний хозяин квартиры, наливает нам чай, извиняясь за отсутствие заварника. Ему досталась левая сторона барановичской жизни. Очевидно, он, хоть никогда и не призна́ется, стыдится крохотной кухни, обоев, чашек, старого линолеума — всего, что пахнет одиночеством и бедностью. Как он оказался в этой точке? Почему согласился рассказать журналистам историю трудового рабства? И как вообще возможно, чтобы человек считал нормой насилие и унижение? Журналист Onlíner Полина Лесовец пыталась найти ответы.
Видео: Илья Никанович, Татьяна Павлова
С самых первых лет, когда Игорь появился на свет, жизнь не была к нему ни доброй, ни ласковой. Это можно понять и по взгляду уставших глаз, спрятанных за очками, и по привычке курить — отстраненно, молча, выдыхая с дымом тихое, невидимое отчаяние.
— Воспитание у меня жестокое со стороны отца. Всякое бывало: и на горох ставили, и на соль. Жестокий отец был, да. Но воспитал, — Игорь прокашливается. — Когда он умер, я перекрестился: «Наконец-то». Это было в 1974-м. Сестра тоже умерла… в 25 лет. Ну и все… Остался я с мамой.
В крохотной кухоньке, где нет даже холодильника, очень странно обсуждать корреляцию, которую обнаружили исследователи: пережитое в детстве физическое или эмоциональное насилие может привести к опыту трудовой эксплуатации в будущем. Игорь не рассуждает в таких категориях. Сегодня дождь, а значит, черника в лесу — почти единственный источник его существования — отменяется. Вот что важно.
Вместо давно позабытых причинно-следственных цепочек домашнего насилия мужчина предпочитает вспоминать «золотой век» изобилия.
— Пока мать была жива, все у меня было хорошо. Она ушла в 2008-м… Жили они с отчимом в деревне, 25 километров от Барановичей. Я дом там ставил — с отчимом вдвоем. Мать держала две коровы, пять-шесть свиней, мне нужно было в магазине покупать только хлеб, соль, сахар, и все. Когда мамы не стало, я жене стал не нужен. Нашла какого-то офицера. И я остался один.
Вот такая жизнь, на которую крупными бусинами нанизано одиночество. Даже до разводов (а их у Игоря было два) мужчина вспоминает себя как одинокого человека: «Почти все время один. В разъездах, в командировках». После расставания со второй женой что-то окончательно сломалось… Похоже, единственный человек, который сегодня привязан к Игорю, — это его младшая дочь. «Женя, Женечка, — повторяет мужчина. — Вы же Женечке покажете этот текст?»
История, которая важна для нас, — показательная и в чем-то горько похожая на другие — произошла в 2019—2020 годах. Громкие слова — «трудовое рабство», но именно они описывают опыт Игоря. Интересно, что сам он называет произошедшее лишь «передрягой», «непонятной историей». По словам сотрудников Международной организации по миграции, понятие нормы в подобных случаях часто размывается — увы, это типичный эффект мышления, когда пострадавший оправдывает преступника.
— Много работ сменилось в моей жизни. Был и водителем, и строителем. В основном работал на шабашках. Ездил по России, был в разных городах. Зарабатывал деньги — где платили, а где стороной обходили, — Игорь снова откашливается. — В 2019 году прочитал объявление, что требуются рабочие в Москву, в том числе водители. Зарплата — от $700. Ну и поехал. Думаю: денег заработаю!.. Где-то в середине октября выехали в Москву автобусом, нас было пять белорусов. Приехали, день на отлежку в общежитии, потом устроились на объект. Поработали месяц — как таковой зарплаты не было. Не платили тех денег, что обещали. Давали копейки, просто чтобы выживали. Где-то $220 я заработал. Думал, наверное, перед Новым годом такая ситуация. Месяц просидели — никакого продвижения.
На Новый год домой с чем ехать? Денег вообще нет. Тогда я позвонил одному товарищу, он посоветовал мне другую организацию (назовем ее «Т». — Прим. Onlíner). В 20-х числах декабря я ушел с первого объекта и перевелся на «Т» — это тоже строительная организация. Ну и все.
Паспорта у Игоря и других сотрудников сразу же забрали, объяснив тем, что нужно оформить регистрацию. Разумеется, это была ложь. Территория стройки охранялась, выходить в город, даже после работы, было запрещено. На вопросы «Почему?» отвечали односложно: «Коронавирус!»
— Я жил в вагончике, человек пять нас там было, — вспоминает Игорь. — Простой обыкновенный вагончик. Деревянные нары, сбитые из досок. Ни матрасов, ни белья, что нашел, то и постелил — телогрейку какую-нибудь. Отопление очень слабое, калорифер стоит. Зима все-таки. Туалет на улице, в будке.
Там общая наша страна, все: и таджики, и грузины, и армяне, и белорусы, и украинцы. Все национальности.
Пошел коронавирус, мы сидели на стройке, нас не выпускали. Те деньги, что заработал на первом объекте, я отдавал охраннику Василию, с которым сдружился. Он сам витебский, земляк все-таки. Так я договорился с ним: он еду покупал и проносил, хоть и нельзя было. Составляли Васе список, что купить. Ну что там в основном можно было купить? «Роллтоны». Была маленькая конфорка, вот и готовили. Так и жили.
Паспорта у нас забрали — якобы на регистрацию, чтобы милиция не тревожила. Нас наружу не выпускали. Говорили: «Охраняемая территория». Тем более коронавирус начался — постоянно повязки, маски. Охрана не выпускала «в связи с эпидемией». Говорили, что на нас висит долг за проживание и чтобы мы об этом не забывали.
Странности с зарплатой начались с самого первого дня. Выглядели они так, что деньги попросту не платили. Спустя полтора месяца работы Игорь попросил рассчитать его, но начальник участка туманно сослался на «временные трудности».
— А там монолит. Стройка. Работы было прилично. В один день я шел, поскользнулся на арматуре — порвал руку. Прораб кричал: «Ты работать приехал или как?!» Взял у охранника бинт, сам перемотал, два дня просидел в вагончике, ну а работать-то надо. Пошел дальше работать через боль. Так и потерял эти пальцы, — Игорь сжимает едва заметно подрагивающую правую руку. — Никакой медицинской помощи не было. В больницу меня не выпустили. Никто никого никуда не выпускал.
В таких условиях белорус провел три месяца, прежде чем решиться на побег.
— В марте охранник мне говорит: «Игорь, ты лучше собирайся и шагай прочь». Но документов же у меня не было. Я пошел к начальнику охраны — паспорта у него, никакой регистрации. Зачем держали паспорта? Обманули. Я с охранником-белорусом был в нормальных отношениях. Говорю: «Забери мой паспорт». Он и забрал. Я, в общем, ночью уходил. Фактически убегал тайно. Днем работа, начальство, прораб… Поэтому пошел ночью. Земляк открыл ворота, и я ушел. Трое суток добирался домой в Беларусь: шел пешком по трассе, тормозил машины — кто пять километров, кто десять, кто двадцать подвезет. Ночевал в каких-то деревнях. Шестнадцатого марта уже был в Барановичах.
После истории с ночным побегом я, глядя прямо в уставшие глаза за стеклами очков, задаю один-единственный вопрос:
— Называете ли вы то, что с вами произошло, трудовым рабством?
— Похоже на это. Попал я в такую передрягу. Не то что рабство, а принудительная работа. А там выбор у тебя такой: или уходи, или работай дальше. А за что работай? Обещанных денег не выплатили. Мелочь давали, и все. Хотя обещали от $700 и выше.
Они меня не эксплуатировали сильно. Просто… Вот дают работу, и у тебя выбора нет. Ты ее сделаешь, хочешь ты этого или нет. Ну а так… Они начали хитрить: мол, работодатель задерживает зарплаты, подождите. Мы ждали, ждали, а потом: ну сколько уже можно ждать? Кормили обещаниями. Конкретную сумму никогда не платили. Якобы «аванс» — 500 рублей российских (около 17 белорусских. — Прим. Onlíner), 2000 (≈66), 3000 (≈100) — для поддержания штанов. А основного дохода никогда не было.
Спустя три года, в 2023-м, компания «Т» продолжает работать. Судебное дело? Иск? Нет. Ни один из пострадавших, включая Игоря, в суд не обращался.
— Это бы что-то изменило?.. — мужчина смотрит на меня почти сердито.
— В 2020 году мне подсказали позвонить на горячую линию в Бресте. Я позвонил, объяснил ситуацию. Там молодец женщина оказалась, Наталья Владимировна — от души, от бога! Приезжала, покупала продукты — все бесплатно. Потом Международная организация по миграции пригласила меня на реабилитацию в Минск на две недели. Приняли нормально. Психолог там очень хорошая женщина была. «Как дела?» — приходила, спрашивала. Все время сядет, со мной побеседует. Интересовалась. И другие женщины молодцы. «Иди покушай», — все время говорили. «Сходи в кино, в театр», — дают денег, иди куда хочешь. Я там ни в чем не нуждался. Прожил две недели. Полностью кухня в твоем распоряжении, холодильник забит — наедал шею, как говорится.
Записали меня там к врачам, свозили в больницу. Прошел флюорографию — находят темное пятно. Подозрение на рак. В итоге сделали операцию в Бресте, удалили треть легкого и сказали, что все вроде бы нормально. Нормально-нормально, а кому верить?
— Это может быть связано с тем, что вы жили в вагончиках, на голых нарах, без отопления?
— Я даже не знаю… Обратился насчет группы инвалидности в онкологическую больницу. Молодой врач мне говорит: «Треть легкого удалили? Так это еще ничего страшного. Когда тебе половину или все легкое уберут, тогда о группе можно будет подумать».
Сейчас Игорь выживает за счет натурального собирательства и случайных подработок. Возможно, он освоил высшую степень свободы, отказавшись от всего материального, включая прежнюю четырехкомнатную квартиру, которую «черные риелторы» обменяли на нынешнюю однушку, доплатив всего $1000. А возможно, стоит перестать подбирать эвфемизмы и сказать, что это и есть жизнь за чертой бедности.
— Пенсия, наверное, только с 65 лет будет, потому что не хватит стажа. Ну а так лес кормит. Пока грибы, пока ягоды — так и живу. Нужно встать рано, в четыре часа, и идти далеко. Бывает, в восемь вечера возвращаюсь назад… Международная организация по миграции помогает, Брест помогает, «Клуб деловых женщин» помогает, дочка помогает маленькая. Ей всего 25, она еще сама без семьи, без мужа. В Минске живет. «Доченька, вышли денежку папе», — говорю. Высылает. Получаю — 20 рублей, 30. Приедет, продуктов купит, ведет в магазин, говорит: «Бери корзину», — что угодно покупает, — с гордостью рассказывает Игорь.
— Я не показываю лица, потому что не люблю огласки. Я ничего не стыжусь, мне стыдиться нечего. Так бы я не давал вам интервью, правильно, если бы чувствовал за собой какую-то вину или стыд? За мной ничего нет.
Жалко, конечно, что без денег пришел. Сожалею, что действительно попал в такую передрягу. Может быть, это связано с концом или началом года? Необъяснимо. Эти работодатели на одно лицо. Все такие хорошенькие, а когда начинаешь работать… Сейчас думаю, что не нужно больше никуда ездить, доживать уже свой век на этой белорусской земле.
Система, в которой рабочих обманывают на стройке, периодически приходит в любую республику — и в Беларуси такая беда есть, и в России. Организация «Т» работает дальше. Всех все устраивает, одним словом. Со временем все забывается. Приключилась история — значит, приключилась. Забыл ли я? Испытываю ли гнев из-за того, как со мной поступили? Ну… Неприятно, что так поступили. Но я же не один такой. Многие…
Игорь провожает нас до самой машины. Помогает закрыть дверь. И смотрит, пристально смотрит, отражаясь в зеркале заднего вида, становясь все меньше и меньше, превращаясь в размытую черную точку. И вот нет уже ни улицы Богатой, ни «Бедной», ни даже самих Барановичей…
Я представляю, как он достанет сигарету, стоя у подъезда, и вместе с табачным дымом снова выдохнет тихое, невидимое отчаяние.
Очень легко сказать, что его жизнь — следствие его собственных ошибок и неудачных выборов. Гораздо труднее не отводить глаз и увидеть человека в нечеловеческом.
Комментарий
Как устроен эффект мышления, когда сам пострадавший считает трудовую эксплуатацию нормой? И где искать помощь в такой ситуации? Отвечает психолог Международной организации по миграции Виктория Котова.
— В процессе эксплуатации человек подвергается сильному стрессу, а потому может возникнуть искаженное понимание ситуации, неосознавание тяжести причиненного ему вреда. Пострадавшему сложно дать происходящему системную оценку.
Такие мысли становятся возможностью минимизировать для себя последствия, а еще это попытка вернуть контроль над ситуацией и своей жизнью. Вдобавок человек в течение долгого времени сталкивался с убеждениями и позицией людей, которые обвиняли, предъявляли претензии, высмеивали пострадавшую сторону. Человек хочет бессознательно защититься от таких обвинений и убеждений и в результате берет вину за произошедшее на себя, снимая ответственность с преступников. Торговцы людьми могут использовать различные манипулятивные техники, чтобы убедить, что все происходящее является нормой.
Хочу подчеркнуть: каждая ситуация индивидуальна. Чаще всего людям очень тяжело говорить о таком травматичном опыте, а тем более анализировать ситуацию и рассуждать трезво.
Международная организация по миграции ведет собственную статистику пострадавших от эксплуатации и обратившихся за помощью в МОМ. В 2019 году таких человек было 129, в 2020-м — 44, в 2021-м — 74, в 2022-м — 97, в 2023-м — 49 (но год еще не закончен).
Каждый человек, пострадавший от торговли людьми, имеет право на помощь и защиту. С 2002 года МОМ в Беларуси реализует программы по борьбе с торговлей людьми. На сегодня около 4 тыс. жертв торговли людьми получили комплексную помощь МОМ в реабилитации и реинтеграции.
МОМ в Беларуси поддерживает работу общенациональной бесплатной горячей линии по вопросам безопасного выезда и пребывания за рубежом. Лучший способ защитить себя от эксплуатации — уточнить информацию о работодателе до начала любых отношений с ним.
Редакция Onlíner благодарит Международную организацию по миграции за помощь в подготовке этого материала.
